And can you keep your head, your backbone or your heart? We all found out the answer on the day it fell apart.
Ну, то есть я натыкаюсь на эту штуку примерно раз в три месяца, так что пожалуй размещу её тут.
Сабж
Как-то так меня был вцепил "Экипаж", о котором я писал сильно раньше, и стих-эпиграф к "Тактике Зла" у герра Аоно, который про "Радио Безнадёга".
Вообще говоря, я имею старомодный вкус — хорошей поэзией я готов признать вещи во-первых, с идеей, во-вторых — красиво звучащие в голове.
Потому, собственно, люблю Киплинга, Гумилёва, Симонова и Маяковского (причём Маяковского даже агиточного периода).
И поэтому у меня трудно с тем, что называют современной поэзией. Она... пустая? Да, пожалуй так. Или пустая (гладкий стиль без идеи) или не складывается в звучание.
Хотя, конечно, иногда идея бывает столь крута, что можно простить всё остальное — но редко.
Блин. Вот зря я о Симонове вспомнил.
Потому что, блин.
Сын артиллериста
Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,—
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:
— А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!—
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
— Понятно, еще малец!—
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
— Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться — это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?»—
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла...
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету,—
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь это
Сбрить!— и весь разговор.
— Ленька?— Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.—
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
— Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
— По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
— Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?— Так точно, ясно.
— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.—
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал:—
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец... Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
— Отец,— сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
— Понял меня?— Все понял.
Разрешите идти?— Иди!—
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать... Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час... Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два... Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три... Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
— Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!—
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
— Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
— Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять — как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»— летели снаряды.
«Огонь!»— заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
— Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота —
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только... совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
— Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была...
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
Песня военных корреспондентов
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С лейкой и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой нальем.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем!
Есть, чтоб выпить, повод —
За военный провод,
За У-2, за эмку, за успех.
Как пешком шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали —
Но мы не терялись никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживем, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!
Вот. Как-то так.
И нет, я не буду цитировать в этом дайри стихов, а буду давать ссылки, да. Извините, просто сегодня не сдержался.
Сабж
27.06.2011 в 19:09
Пишет Сидхётт:стишище.
«В Атлантиде все время ночь, — шепчет Эмори его мать.
— Это место из тех, где нынче расхотевшие воевать
из своих затонувших окон или подле уснувших глыб
смотрят в небо, но видят только разноцветные стаи рыб.
Атлантида на дне, мой мальчик, как оазисы там, в песках.
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф».
Миссис Льюис целует в лоб его, гасит свет, закрывает дверь.
Он лежит, под его кроватью дремлет страшный зубастый Зверь.
Зверь поводит во сне когтями, сон течет у него меж жил,
сон о том, как мальчишка дышит, как нутро у него дрожит.
Зверю голодно, Зверю голо, не сдержаться и не стерпеть —
он вползает мальчишке в душу, он ложится в грудную клеть.
И они засыпают тихо, и во снах их костры трубят.
Утром Эмори смотрит в зеркало, видя Зверя, а не себя.
Впрочем, больше никто не видит так же пристально-глубоко,
Зверь чуть дышит, он смотрит жадно, льется тень из его зрачков.
Миссис Льюис приходит тихо, когда ночь чуть дрожит в окне,
и читает про Атлантиду, и про вечную ночь на дне.
И Зверь слушает напряженно, и звенит у него в висках:
«Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Там умеют справляться с болью, там легко, там темно внутри..»
И пусть Эмори нет, не слышит, но Зверь слышит, и Зверь горит.
Эм со Зверем взрослеют быстро — вот им четверть, и вот и треть
века грянет; и кто-то должен приготовиться умереть,
так что Эмори умирает — очень быстро, почти легко.
Зверь, проросший ему сквозь тело, получил его целиком,
и от Эмори в этом теле ни единого нет следа,
но Зверь помнит про Атлантиду, и он хочет уйти туда.
Просто этот бессонный город ему словно мираж в песках.
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Позже в «Пост» в паре слов расскажут, что Э.Льюис шагнул с моста,
мать заплачет, отец чуть слышно досчитает семь раз до ста.
Его гроб будет снежно-белым, будет день похорон лучист,
его девушка будет плакать, а любовница закричит,
Миссис Льюис обнимет мужа и уткнется ему в плечо.
Зверь на дне, и он рыщет жадно, горячо ему, горячо,
и он видит почти, как в море зажигаются огоньки,
Атлантида лежит под синью, там легко текут дни, легки
все живущие там; он дышит, он уходит все дальше вглубь,
понимая, что не проснуться. Понимая, что не уснуть.
Смерть его не тревожит, впрочем, даже если он умер сам;
смерть съедает его досрочно, куда раньше, чем по часам
ему жизни дано, но Зверю все равно, ведь стучит в висках
эта песня про Атлантиду, про затопленный батискаф,
про ее золотые стены, и про башен металл и лед,
и Зверь верит, что непременно он найдет ее, он найдет,
ведь там каждого кто-то ищет и там каждого кто-то ждет,
и у женщин глаза-сапфиры, и их кожа — что теплый мед,
и мужчины храбры, и больше не приходится умирать,
там бессмертье кусками с хлебом под ромашковый чай с утра
подают; наконец-то можно примирится с самим собой
и свет солнца дробится в волнах, ставших небом над головой.
…Умирая, Зверь знает точно, что на дне, в золотых песках,
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Он хрипит, задыхаясь. Долго отлетает его душа.
Атлантида лежит под синью. Атлантида так хороша.
Умирая, Зверь понимает, что по-прежнему очень жив,
даже если чужое тело отказалось ему служить,
даже если чужие кости надломились, и мышцы жжет.
Умирая на дне, Зверь знает, что никто его не найдет.
Все становится липким, вязким. Осознание бьет как нож:
Атлантида всего лишь сказка.
Атлантида
всего лишь
ложь.
URL записи«В Атлантиде все время ночь, — шепчет Эмори его мать.
— Это место из тех, где нынче расхотевшие воевать
из своих затонувших окон или подле уснувших глыб
смотрят в небо, но видят только разноцветные стаи рыб.
Атлантида на дне, мой мальчик, как оазисы там, в песках.
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф».
Миссис Льюис целует в лоб его, гасит свет, закрывает дверь.
Он лежит, под его кроватью дремлет страшный зубастый Зверь.
Зверь поводит во сне когтями, сон течет у него меж жил,
сон о том, как мальчишка дышит, как нутро у него дрожит.
Зверю голодно, Зверю голо, не сдержаться и не стерпеть —
он вползает мальчишке в душу, он ложится в грудную клеть.
И они засыпают тихо, и во снах их костры трубят.
Утром Эмори смотрит в зеркало, видя Зверя, а не себя.
Впрочем, больше никто не видит так же пристально-глубоко,
Зверь чуть дышит, он смотрит жадно, льется тень из его зрачков.
Миссис Льюис приходит тихо, когда ночь чуть дрожит в окне,
и читает про Атлантиду, и про вечную ночь на дне.
И Зверь слушает напряженно, и звенит у него в висках:
«Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Там умеют справляться с болью, там легко, там темно внутри..»
И пусть Эмори нет, не слышит, но Зверь слышит, и Зверь горит.
Эм со Зверем взрослеют быстро — вот им четверть, и вот и треть
века грянет; и кто-то должен приготовиться умереть,
так что Эмори умирает — очень быстро, почти легко.
Зверь, проросший ему сквозь тело, получил его целиком,
и от Эмори в этом теле ни единого нет следа,
но Зверь помнит про Атлантиду, и он хочет уйти туда.
Просто этот бессонный город ему словно мираж в песках.
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Позже в «Пост» в паре слов расскажут, что Э.Льюис шагнул с моста,
мать заплачет, отец чуть слышно досчитает семь раз до ста.
Его гроб будет снежно-белым, будет день похорон лучист,
его девушка будет плакать, а любовница закричит,
Миссис Льюис обнимет мужа и уткнется ему в плечо.
Зверь на дне, и он рыщет жадно, горячо ему, горячо,
и он видит почти, как в море зажигаются огоньки,
Атлантида лежит под синью, там легко текут дни, легки
все живущие там; он дышит, он уходит все дальше вглубь,
понимая, что не проснуться. Понимая, что не уснуть.
Смерть его не тревожит, впрочем, даже если он умер сам;
смерть съедает его досрочно, куда раньше, чем по часам
ему жизни дано, но Зверю все равно, ведь стучит в висках
эта песня про Атлантиду, про затопленный батискаф,
про ее золотые стены, и про башен металл и лед,
и Зверь верит, что непременно он найдет ее, он найдет,
ведь там каждого кто-то ищет и там каждого кто-то ждет,
и у женщин глаза-сапфиры, и их кожа — что теплый мед,
и мужчины храбры, и больше не приходится умирать,
там бессмертье кусками с хлебом под ромашковый чай с утра
подают; наконец-то можно примирится с самим собой
и свет солнца дробится в волнах, ставших небом над головой.
…Умирая, Зверь знает точно, что на дне, в золотых песках,
Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Он хрипит, задыхаясь. Долго отлетает его душа.
Атлантида лежит под синью. Атлантида так хороша.
Умирая, Зверь понимает, что по-прежнему очень жив,
даже если чужое тело отказалось ему служить,
даже если чужие кости надломились, и мышцы жжет.
Умирая на дне, Зверь знает, что никто его не найдет.
Все становится липким, вязким. Осознание бьет как нож:
Атлантида всего лишь сказка.
Атлантида
всего лишь
ложь.
Как-то так меня был вцепил "Экипаж", о котором я писал сильно раньше, и стих-эпиграф к "Тактике Зла" у герра Аоно, который про "Радио Безнадёга".
Вообще говоря, я имею старомодный вкус — хорошей поэзией я готов признать вещи во-первых, с идеей, во-вторых — красиво звучащие в голове.
Потому, собственно, люблю Киплинга, Гумилёва, Симонова и Маяковского (причём Маяковского даже агиточного периода).
И поэтому у меня трудно с тем, что называют современной поэзией. Она... пустая? Да, пожалуй так. Или пустая (гладкий стиль без идеи) или не складывается в звучание.
Хотя, конечно, иногда идея бывает столь крута, что можно простить всё остальное — но редко.
Блин. Вот зря я о Симонове вспомнил.
Потому что, блин.
Сын артиллериста
Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,—
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:
— А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!—
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
— Понятно, еще малец!—
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
— Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться — это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?»—
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла...
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету,—
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь это
Сбрить!— и весь разговор.
— Ленька?— Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.—
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
— Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
— По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
— Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?— Так точно, ясно.
— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.—
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал:—
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец... Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
— Отец,— сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
— Понял меня?— Все понял.
Разрешите идти?— Иди!—
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать... Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час... Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два... Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три... Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
— Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!—
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
— Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
— Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять — как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»— летели снаряды.
«Огонь!»— заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
— Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота —
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только... совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
— Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была...
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
Песня военных корреспондентов
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С лейкой и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой нальем.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем!
Есть, чтоб выпить, повод —
За военный провод,
За У-2, за эмку, за успех.
Как пешком шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали —
Но мы не терялись никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживем, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!
Вот. Как-то так.
И нет, я не буду цитировать в этом дайри стихов, а буду давать ссылки, да. Извините, просто сегодня не сдержался.
@темы: перепечатки, прикладная тенгрология, Размышления